Дневник Окровавленный

Для многих барабанщиков потеря руки означает одно — окончание карьеры. Но не для Джейсона Барнса (Jason Barnes). Гил Вейнберг (Gil Weinberg), профессор технологического института Джорджии, сконструировал протез кисти, который не только восстановил базовые функции руки Джейсона, тем самым позволив ему играть как прежде, но и усовершенствовал ее. Теперь у барабанщика «три руки». Как он играет двумя палочками одной рукой? Первая барабанная палочка контролируется мышцей бицепса, вторая автоматизировано выбивает настраиваемый ритм. Таким образом получается необычная техника игры, повторить которую будет не просто даже профессионалам.

Как вы можете догадаться, такого рода роботизированная рука дает огромное преимущество металлистам и другим исполнителям «тяжёлого» жанра, где сложные барабанные партии имеют большое значение. Более того, Гил Вейнберг считает, что такой протез может пригодится не только музыкантам, но и инвалидам в других сферах деятельности. По словам Гила, астронавты и хирурги вполне могут выполнять сложные задачи при наличии протеза. 22 марта 2014 этот протез будет представлен на выставке Robotic Musicianship в университете города Кеннесо, штат Джорджия.

- Что же нам остаётся?
- Когда-нибудь о тебе будут слагать песни…
- И только-то?
- Поверь, это уже немало.

Для начала хочу поблагодарить Ирина Анатольевна за бесплатные приглашения на сеанс этого фильма.

В пятницу вечером ходили с другом на просмотр. Об этом фильме не очень просто говорить, поэтому, наверное, всё будет как-то сумбурно. Трёхчасовой сеанс пролетел для меня незаметно - времени я совершенно не чувствовал. Периодически отвлекался, конечно, на уходивших из зала людей. К слову, в "Орлёнке" был почти полный зал, что для этого кинотеатра редкость. До конца сеанса, по моим прикидкам, досидели едва ли 2/3 зрителей. Скажу честно: с одной стороны, мы с другом искренне недоумевали, почему люди уходят… а с другой - я не знаю, могу ли я рекомендовать хоть кому-нибудь идти на этот фильм и смотреть его. Сомневаюсь, можно ли назвать это проблемой картины, но скажем так: не стоит ждать, что она оправдает какие-либо возложенные на неё ожидания.
Эта картина ныне, увы, покойного Германа – поистине его лебединая песня, его «Реквием», если такое сравнение будет уместно. Уровень мастерства режиссёра поистине невероятен – как уже много раз писали кино-журналисты и рецензенты до меня, это и не кино в привычном нам понимании. Это глубочайшее, и в то же время, кристально ясное, повествующее о простых и понятных вещах, но совсем не простым образом, и при этом обходящееся без костылей вроде пресловутого кино-языка, сюжета, чётко выраженных героев повествования, философско-социальное произведение искусства. Друг, который был со мной на сеансе, потом сравнил картину с опусом Стенли Кубрика «Космическая Одиссея 2001», оговорившись, что фильм Германа превосходит её на голову, лежит в какой-то иной плоскости осмысления. Он же очень удачно охарактеризовал этот фильм как совершенное понятное и невероятно качественное сотворённое советское кино в самом хорошем смысле этого слова – но при этом свободное, созданное без запретов, цензуры и без боязни каких-либо неудобных толкований и трактовок. Картина просто гениальна – я не в кино побывал, нет. Это об моё лицо тёрлась морда лошади дона Руматы, это мне мешала смотреть сбруя его коня, лезла в глаза бахрома из колбас, связок чеснока и развешанных тряпок в его замке, это вокруг меня суетились рабы и слуги, это мне в лицо брызгала грязь, лезли мухи, это на меня лился дождь, это мне в лицо несло трупным смрадом. Я ТАМ БЫЛ. Я посетил Арканар. Меня туда втащили. В момент, когда произошёл один из важнейших диалогов – разговор Руматы с доном Рэбой, во время которого Рэба осознал, что перед ним некто сильнее его, и от ужаса начал блевать, я ощутил запах рвоты. Я был там.
В какой-то из рецензий читал, что единственным красивым предметом за весь фильм были перчатки дона Руматы. Не согласен. Красивых – по-настоящему эстетичных и красивых предметов – в фильме было, на мой взгляд, всего три: это флейта главного героя (о ней отдельно), оголовок одного из его мечей в виде головы ящера, и панцирь с отчеканенным на нём родовым гербом благородных донов Эсторских.
Фильм наполнен как прозрачными, в общем-то, и достаточно читаемыми символами (въезд пьяного Руматы на осле задом наперёд в город под хоровое пение монахов, фрески Богоматери в одном из замков, питие воды, в которой благородный дон ранее омыл ноги, голова главного героя на пиршественном столе в самом начале фильма – как усекновенная голова Иоанна Крестителя, ну и прочие), так и цитатами из фильмов. Герман процитировал и самого себя – так, сцена с укусом пальца Руматы Кирой аналогична такому же эпизоду из фильма «Хрусталёв, машину!» в кабинете генерала, а момент пленения Руматы ох как напоминает сцену ареста того же генерала из всё того же «Хрусталёв…» – так и Тарковского: конечно же, его и шедевр «Андрей Рублёв» (просто множество эпизодов, так или иначе отсылающих к этой картине), и не менее гениальный «Сталкер» (долгие планы, концентрация на лицах персонажей). Да даже цитатам из фильма «Кин-дза-дза» нашлось место: кольцо в носу одного из учёных-землян в эпизоде с их встречей у дона Руматы, его раб, повсюду таскавший железный стул.
Проработка деталей и атмосферность завораживает. Повторюсь: редко где и когда удавалось увидеть столь тщательную, скрупулёзную работу. Почему-то сейчас на память пришла ещё и картина Владимира Бортко «Собачье сердце». Неудивительно, впрочем: «Трудно быть богом» стоит в одном ряду со всеми великими произведениями русского кино, органично дополняя его. Этот фильм отметает все ожидания, все претензии, высказанные в его адрес, все чаяния и надежды. Герой погружён в тьму. Хотя нет, не в тьму – скорее, в серость, в самую настоящую рутину из грязи, крови, смерти, страдания, тоски, скотства, нежелания рабов жить без цепей и снимать колодки (в буквальном смысле), в понимание только одного языка – силы, и в отсутствие желания понимать хоть что-то другое. Нас, зрителей, не приглашают туда, нам ничего не предлагают – мы с самого начала сеанса оказываемся вместе с героем там. Кто-то не выдерживает, и таких немало.
Звук просто поразителен. Светлана Кармалита и Алексей Герман-младший проделали поистине великолепную работу: слышно каждое слово, произнесённое шёпотом, слышно плеск мельчайших капель, бульканье грязи, бормотание жителей города за завесой дождя и стоны истязаемых узников в подземелье – сквозь треск и гудение огня. Музыки в фильме почти нет, если не считать 4-х эпизодов: Румата играет на флейте в самом начале фильма, после пробуждения; вроде бы кто-то из землян насвистывал некую земную мелодию; потом эпизод с девочкой и склянками, на которых герой исполняет хрустальную мелодию, самым диким образом контрастировавшую с тем, что творилось вокруг него; потом - дикие, какофонические, звериные какие-то звуки оркестра монахов у ворот города, игравших уже после того, как орден Чёрных взял Арканар; и, наконец, соло на флейте от Руматы же, в составе «джазового трио» из солдата, отбивавшего такт в свою капеллину ложкой, и слуги, басовито гудевшего в древний аналог тубы. Не могу не сказать об игре главного героя на флейте – это нечто поразительное. Это совершенно джазовые пассажи – не зря я пошутил про трио – которые не в состоянии оценить никто, кроме, собственно, исполнителя, самым невероятным образом и контрастирующие, и, в то же время, порождающие какую-то невероятную синергию с тем, что творится вокруг.
Леонид Ярмольник в главной роли бесподобен. Всемогущий по куда как скромным меркам обитателей Арканара, и в то же время – бессильный в рамках общепринятых для людей Земли норм морали и нравственности. Он не помогает уже никому, оставьте. Спасённые им книгочеи грызутся между собой, словно пауки в банке, сдают друг друга Серым, держат за пазухой нож, и стерегут удобный случай. Никто не слышит и не видит, никто не хочет не то что постигать – даже выбраться, разогнуться, протереть глаза. Румате остаётся только вино, сны, поединки, а ещё издёвки: не столько над окружающими, сколько над собственной ролью бессильного творца, наконец-то разрешившего дилемму Бога - создав камень, который он сам не может поднять. Утопающего в принципе не возможно спасти, если он смотрит на того, кто протянул руку, как на сумасшедшего, и сам хватается покрепче за камень, тянущий его ко дну. Всё кончено, забудьте. А напоследок маэстро сыграет нам туш – в такт гулкому лязганью ударов по полям капеллины, и под редкие басовые хрипы тубы, поддерживающей упрямо на что-то надеющуюся вихляющую мелодию флейты.

Наша музыка.

Кто собирается?
I.


II.